Михаил Кураев - Саамский заговор [историческое повествование]
— Да, со временем-то как раз туго… — сокрушенно произнес поглощенный службой офицер, первый раз в жизни пожалев об упущенной возможности стать беззаботным ученым. Раньше он и не знал, что это так просто.
Иван Михайлович вспомнил свою поездку в Краснощелье и, подавив вздох, дескать, вот чем приходится заниматься, вместо того чтобы тоже книжки писать, подвинул первый лист протокола и протянул перо:
— Прочитайте и подпишите.
Алдымов пробежал глазами листок, поправил две ошибки и подписал.
— Что вы там исправили? — раздраженно спросил Михайлов.
— «Самообразование» пишется вместе.
«Учить вздумал, нет, здесь я тебя поучу», — Михайлов собирался начать помягче, но теперь передумал.
— C моим образованием я получаю одну зарплату. А вот вы умудряетесь с вашим самообразованием получать аж две зарплаты. Деньги от Комитета Севера при ВЦИК получали?
— Я могу предъявить копию моего письма товарищам во ВЦИК и перечень расходов, подтвержденных соответствующими квитанциями.
— Смотрю, вы к допросу уже загодя готовились.
— Ни к какому допросу, извините, я не готовился. Просто деньги требуют учета и отчета. Так уж привык. Итак. На радио в Ловозере — сто рублей. На карбасы для речных переправ — сто рублей. На радио в Иоканьге — четыреста рублей и шестьдесят рублей в доплату за помещение. Это то, что я получил, и то, что я потратил.
— И о чем же вы пишете вашим товарищам во ВЦИК?
— Прошу сохранить за мной эту зарплату, чтобы я мог расходовать ее на помощь лопарскому населению. Наличие в моем распоряжении небольших финансовых средств позволяет избежать проволочек, переписки, согласований в решении текущих дел. Могу представить отчеты по тратам на гервасских, пулозерских, екоостровских и мотовских лопарей. Естественно, отчеты, платежки у меня дома.
Подписав первый лист протокола, Алдымов не выпускал из рук перо.
Взяв вставочку из рук Алдымова, Иван Михайлович сразу перешел к делу.
— Ладно. С вашими денежными делами, кому надо, разберутся. Я вас вызвал не для этого. Хочу вас предупредить, Алексей Кириллович, что вам придется дать чистосердечные показания о вашей враждебной диверсионно-террористической деятельности, — и, не дав прийти в себя ошеломленному подследственному, тут же добавил: — Помните с самого начала, что ваши признательные показания я из вас выбью. Рано или поздно, но выбью.
— Почему вы мне угрожаете? — спросил Алексей Кириллович и тут же подумал о Светозаре. Такой разговор быстро не кончается. Каково ему там одному в доме?
— А как же с вами разговаривать? — жестко спросил офицер в синей гимнастерке. — Вы и ваша организация представляют угрозу для страны, а вам угрожать нельзя. А врагам мы не только угрожаем…
«Как много злобы умещается в этом маленьком человеке… И голова-то с репку… Чего он хочет?»
— Ваши слова вызывают во мне боль и стыд.
— Мои слова должны вызвать у вас только одно — желание дать признательные показания.
— Но я не знаю никакой организации, враждебной нашей стране. Откуда этот вздор?..
— Не оскорбляйте органы словом «вздор». Вы спрашиваете: откуда? — Этот кучерявый с лбищем, с красивыми глазами, с рожей, от которых млеют бабы, начинал его тихо бесить. — Вы спрашиваете меня: откуда? Вы ждете, что я вам расскажу о нашей агентурной работе, о том, как органы выявляют врагов нашего строя? Зачем вы спрашиваете? Может быть, вам за это тоже платят еще одну зарплату? — Удачный ответ Ивана Михайловича заметно остудил Алексея Кирилловича. — Вон вы какой любопытный, Алексей Кириллович, — насладился своим успехом следователь. — Вы отказываетесь отвечать на вопрос о возглавляемой вами диверсионно-террористической организации? Я правильно понял?
— Правильно. Я понятия не имею ни о какой подпольной диверсионной или еще какой-то там организации, — сказал Алдымов, чувствуя, как ему не хватает воздуха. «О чем же спрашивали Симу? Вот так же?..» — ужаснулся Алдымов.
Михайлов склонился над протоколом и не спеша записал обстоятельный вопрос и коротенький ответ.
— Говорите, что понятия не имеете, а знаете, что она подпольная. — Михайлов счел уместным здесь чуть улыбнуться и покачать головой. — Давайте говорить начистоту. Зачем у вас в музее хранятся материалы по меньшевикам, по эсерам? Какое отношение к краеведению имеют материалы английской контрразведки?
— Есть так называемый коллекционный принцип. Собираем все, потом классифицируем, распределяем по отделам, по темам, что-то отбирается в экспозицию, что-то идет в фонды…
— А что-то и в списки недовольных соввластью!
— Наш долг — собирать все ценные исторические источники…
— А наш долг — предотвращать вылазки врага! — Михайлов был в ударе и мысленно благодарил Шитикова. — Коллекционеры! Выявляете тех, кто боролся с нами, кто состоял во враждебных партиях. Выявив контингент своих будущих сторонников, зачем же хранить материалы дома под полом, пожалуйста, хоть на витрине. Теперь вы понимаете, почему вас пригласили рассказать о созданной вами подпольной антисоветской террористической организации?
— Еще раз со всей ответственностью заявляю: никакой подпольной организации не знаю и отношения к таковой не имею, — твердо сказал Алдымов.
— Хорошо. Отказ от содействия следствию может вам очень повредить. Очень. Вы взрослый человек, можно сказать, ученый и понимаете, что ваше позднее раскаяние в запирательстве уже вам не поможет. А вы раскаетесь в том, что отказались сотрудничать со следствием.
— Я не отказываюсь… Я готов отвечать на любые конкретные вопросы, а не опровергать фантастические обвинения.
— Ну что ж, посмотрим, насколько искренне вы говорите о желании сотрудничать. Вот вам совершенно конкретный вопрос. — Иван Михайлович обмакнул перо в чернильницу и начал писать вопрос, повторяя его вслух: — Расскажите… С кем… вы… связаны… из антисоветских лиц… в педтехникуме? — дописал и, не кладя ручки, взглянул на Алдымова.
— Никаких антисоветских лиц я в педтехникуме не знаю и связи с таковыми не имел и не имею.
Михайлов внес ответ в протокол, повторяя его вслух.
— А с Чертковым вы знакомы? Может быть, нет? — спросил следователь.
— Не только знаком, мы с ним коллеги. Педтехникум — это лишь одно из мест его работы.
— Нам известно, что по контрреволюционной деятельности вы были связаны в Мурманске с Чертковым. Дайте исчерпывающие показания по этому вопросу.
— Ни о какой контрреволюционной деятельности Черткова я не знаю, наше сотрудничество связано только с научной и педагогической работой. — Алексей Кириллович вдруг почувствовал, что перестал понимать русский язык. Он, легко отличавший оттенки саамских диалектов, перестал понимать русские слова. Они звучали как на чужом, утратив привычный смысл, наполнились враждебным, каждое слово несло угрозу.
— Не прячьтесь, Алдымов, за научную и педагогическую работу. Рассказывайте о вашем знакомстве с Чертковым.
— Мы познакомились с Егором Ефремовичем в Мурманске…
— С каким Егором Ефремовичем? — рука, заносившая ответы в протокол повисла, а в голосе Михайлова прозвучала интонация учителя, уставшего повторять одно и то же.
— С Чертковым, Егором Ефремовичем, я познакомился в 1925 году… нет, даже, пожалуй, в конце 1924 года…
— Точнее, Алдымов, вы же, можно сказать, ученый, даты должны хорошо запоминать, — Михайлов, не поднимая головы от протокола, ждал.
— Нет, все-таки это было начало 1925 года. Чертков приехал в Мурманск для знакомства с саамским населением, проживающим по реке Тулома. Ко мне Чертков в указанное время прибыл с рекомендательным письмом от этнографа профессора Штейнберга. В результате этой поездки Чертков написал письменный доклад об экономическом положении саамов Кольского района. Содержания доклада Черткова не помню, но помню, что этот доклад не давал каких-либо ценных материалов об экономическом положении саамского населения, а больше отражал бытовую сторону жизни саамов.
— Вы говорите о том, что доклад Черткова не содержал ценных материалов, но! — здесь Михайлов поднял палец и уперся взглядом в глаза подследственного. — Повторяю. Но! На основании этих материалов Чертков выступил с предложениями, против которых вы резко возражали. Почему?
— Мне показалось, что предложения Черткова носят националистический характер.
— Так-так-так… Это уже серьезное признание. — Михайлов с готовностью записал.
— Но это не политическая позиция. Речь идет, как я полагал и полагаю, о чем и говорил открыто, об одностороннем подходе к решению вопроса о положении саамов.
— Вот и поясните, из чего получилась националистическая позиция у Черткова?
— Егор Ефремович… Чертков выступил с предложением создать большой национальный саамский район в приграничных с Финляндией территориях Северо-Западного округа. В этом и других подобного рода районах, по его мнению, местные органы власти должны состоять из саамов. Преподавание в школах в этих районах должно идти на саамском языке, и чуть ли не официальная переписка тоже на саамском. Егор Ефремович… Чертков широко пропагандировал свои взгляды и в разговорах, и в печати, и в официальных письменных докладах Мурманскому облисполкому.
